Рефлекс змеи (Отражение) - Страница 83

Из-за того, что я искал Аманду, я встретил Саманту, а с ней обрел и чувство целостности, связи. Я увидел свое детство как бы со стороны, не осколками в разбитом калейдоскопе, а непрерывной линией. Я узнал место, где я жил, и нашел женщину, которая знала меня, и теперь это тихонько вело меня к Чарли.

Я больше не плыл по течению.

У меня появились корни.

Я добрался до вершины холма, откуда был виден коттедж, с того самого выступа, который я видел из окон гостиной. Я встал на выступ. Оттуда как на ладони был виден весь Ламборн. Увидел дом Гарольда и его двор. Увидел весь ряд коттеджей, с моим посередине.

Я принадлежал этой деревне, я был частью ее, семь лет дышал ее тайнами. Бывал счастлив, бывал жалок. Просто бывал. Это место, которое я называл домом. Но теперь душой и разумом я стремился в другое место. Скоро я туда уеду. Я буду жить где-нибудь в другом месте вместе с Клэр. Я буду фотографом.

Будущее затаилось в моей душе — долгожданное. Я принял его. Очень скоро я шагну в него.

“До конца сезона, — думал я, — я буду выступать. Еще пять-шесть месяцев. Затем в мае или июне, когда придет лето, я выброшу свои скаковые сапоги — уйду так или иначе, как и любой жокей. Скоро я скажу об этом Гарольду, чтобы он успел подыскать кого другого до осени. Я возьму всю радость от того, что мне осталось, и, может быть, использую свой последний шанс на Больших национальных. Все может быть. Кто знает?”

Я все еще имел вкус к скачкам и был в форме. “Лучше уйти, — подумал я, — пока все это не иссякло”.

Я без сожалений спустился с холма.

Глава 21

Двумя днями позже на поезде приехала Клэр, чтобы взять из картотеки нужные ей снимки. Она сказала, это необходимо для того, чтобы сделать портфолио. Теперь, когда она стала моим агентом, она будет двигать дело. Я рассмеялся. Это серьезно, сказала она.

В тот день у меня заездов не было. Я договорился, что заберу Джереми из больницы и отвезу его домой и что Клэр поедет со мной. Также я позвонил Лэнсу Киншипу, сказать, что дубликаты его снимков уже сто лет как готовы, и что я просто не мог с ним встретиться, и не хочет ли он, чтобы я забросил их к нему домой, потому как мне почти что по дороге.

“Было бы неплохо”, — сказал он. “Днем, пораньше”, — предложил я, и он сказал “ладно”, опять проглотив “о” “И еще я хотел бы кое о чем попросить”, — сказал я.

— Да? Хорошо. Все, что угодно.

Джереми выглядел значительно лучше, сероватая бледность с его лица сошла. Мы помогли ему забраться на заднее сиденье машины, закутали в плед, который он тут же сдернул, негодующе заявив, что он не какой-нибудь там престарелый инвалид, а вполне себе живой адвокат.

— Тут вчера, — сказал он, — ко мне заезжал дядя. Боюсь, дурные новости для тебя. Старая миссис Нор умерла в понедельник ночью.

— О, нет! — охнул я.

— Ты же знал, — сказал Джереми, — что это только вопрос времени.

— Да, но...

— Мой дядя привез тебе два конверта. Они где-то у меня в портфеле. Найди их, прежде чем мы тронемся.

Я достал их из портфеля. Пока я читал, мы сидели в машине на стоянке у больницы.

В одном конверте было письмо. В другом — копия ее завещания.

“Я, Лавиния Нор, находясь в здравом уме и трезвой памяти, сим отменяю все свои прежние завещания...”

Дальше следовало много всякой законоведческой рутинной трепотни и какие-то сложные договоренности насчет пенсии для старой кухарки и садовника, а затем два последних очень простых параграфа:

“...половину оставшегося своего состояния я оставляю моему сыну Джеймсу Нору...”

“...половину оставшегося своего состояния я оставляю моему внуку Филипу Нору, чтобы оно принадлежало только ему, без каких бы то ни было стальных удил”.

— В чем дело? — спросила Клэр. — У тебя такой мрачный вид.

— Старая ведьма... она одолела-таки меня.

Я вскрыл второй конверт. Внутри лежало письмо, написанное от руки пляшущим почерком, без начала и без конца. В нем говорилось:

“Я думаю, ты и вправду нашел Аманду, и не сказал мне, потому что это не доставило бы мне радости.

Она что, монашка?

Можешь делать с моими деньгами, что захочешь. Если тебя от этого тошнит, как ты однажды сказал, то БЛЮЙ.

Или отдай их моим генам

Розы дрянные”.

Я отдал завещание и письмо Клэр и Джереми. Они молча прочли их. Мы немного посидели в задумчивости, затем Клэр сложила письмо, положила его в конверт и отдала мне.

— Что будешь делать? — спросила она.

— Не знаю. Прослежу, чтобы Аманде никогда не пришлось голодать, наверное. Кроме этого...

— Радуйся, — сказал Джереми. — Старуха любила тебя.

Я услышал иронию в его голосе и спросил себя — правда ли? Любить или ненавидеть. Любить и ненавидеть. Может, она чувствовала ко мне одновременно и то, и другое, когда составляла свое завещание...

* * *

Мы поехали из Суиндона в Сент-Олбанс, сделав небольшой крюк, чтобы передать снимки Лэнсу Киншипу.

— Извините, — сказал я, — но это ненадолго.

Похоже, им было все равно. Мы без особого труда нашли дом. По-киншиповски типичный загородный дом, квазигеоргианский, с большим помпезным фронтоном, входом с колоннами, узкой подъездной дорожкой.

Я вынул пакет с фотографиями из бардачка и позвонил в дверь.

Лэнс сам отворил дверь. Сегодня он был одет не в костюм деревенского джентльмена, а в белые джинсы, сандалии на веревочной подошве и футболку в поперечную красно-белую полоску. “Этакий международный костюм кинорежиссера, — поставил я диагноз. — Только мегафона не хватает”.

— Входите, — сказал он. — Я вам за них заплачу.

— Ладно. Только недолго, мои друзья меня ждут.